Александр Жулин — Ингеборга Дапкунайте

Ингеборга Дапкунайте и Александр Жулин – уже история... недосказанная, уже память... полустёртая. Трезвое сознание всегда знало, что она – утонченная актриса на любителя, дама нюансов, он всегда был любимым фигуристом в танцах на льду вместе с Маей Усовой. Хроническое увлечение фигурным катанием наряду с любопытством «получится ли у русских это шоу» привело к святому субботнему вечеру. Прошли четыре месяца, и теперь они есть в моём подсознании - Женщина и Мужчина, не могущие существовать по отдельности друг от друга - они вместе в другом недоступном для моего осязания измерении...
Я не критик, чтобы говорить о хореографической структуре и построении танца, не технический эксперт в танцах на льду, чтобы учитывать смену ребер, унисон твизлов, параллельность дорожек шагов и синхронность спиралей и вращений, не судья, чтобы оценивать качество исполненных элементов, содержание и сложность программы. Моя «беда и вина», что я – необъективный зритель со своим ограниченным пониманием красоты движения, интерпретации музыки и пока еще эфемерной алхимии взаимоотношений людей на экране и в жизни. В своём поверхностном восприятии темы и стиля танцевальной пары Дапкунайте-Жулин я не смогу профессионально рассуждать о составных элементах танца – пространстве, времени и динамике. Мои знания дилетанта в фигурном катании сводятся как у всех к тому, что танцы на льду больше о красоте фигурного катания, нежели атлетизме этого спорта, что танец акцентирует внимание на владение лезвием конька (edgework – смена ребер), плавность, ритмичность и гармоничность совместного движения двух фигуристов, интерпретирующих выбранную ими музыку, что различаются обязательные, оргинальные и произвольные программы в соревнованиях и показательные выступления на гала-концертах, что обязательная программа делается по заданному специфическому рисунку, в котором четкие требования к каждому движению конька в каждый музыкальный такт в течение каждой ноты вплоть до восьмушек и шестнадцатых, что запрещены прыжки и спортивные вращения, но всё это забылось враз, когда я смотрела на Ингеборгу и Александра. Неведомым для меня образом они оказались выше всего этого, вне правил, вне классификаций, вне сравнений...

Я к ним присматривалась в том сентябрьском начале под «Лихорадку» Олега Скрипки (в оригинале “Fever” Elvis Presley, слова и музыка John Davenport и Eddie Coole). Такие взрослые люди вышли принять участие в детской игре, показать, что они все ещё умеют танцевать. Получилось серьезное озорство, танец - знакомство! Он, будто расслабившийся после застолья, позволил себе развязать галстук. Она - ах, как правильно подобрано это черное со стразами платье для вечернего коктейля, платье с открытой спиной как утверждение «я сама себе хозяйка – могу приворожить, а могу и сама соблазниться на танец и только».

Ты, наверно, одинока?
Потанцуем, может быть?
Спрашиваю раньше срока,
Послушай,
Будешь ли меня любить?
Ах, зацепила

Стрелка брови,
Искры соблазненных глаз,
Кровью,
Кровью губы –
Прикусила в первый раз

Припев:
Это только лишь начало,
Всё, конечно, впереди!
Мы в согласии молчали,
Чтоб вдвоем по льду идти!

Обними меня скорее,
Стать Джульеттою спешу.
Отказать тебе не смею,
Знаешь,
Пусть я лучше согрешу.
Ох, лихорадит

В этом танце -
Будь Ромео для меня.
Ледяной растаял панцирь –
Власть телесного огня.

Хулиганская песня о любви, которая существовала до шекспировских влюбенных. Слова «Never know how much I love you, Never know how much I care» почти как пророчество для всего их последующего краткого путешествия на льду. Его приставные шаги к ней как ненавязчивое приглашение на танец. Её рука, плетью опустившаяся на его плечо как небрежное согласие. Они вышли на эту сцену по отдельности, оба самодостаточные и цельные в наступательных шагах-выпадах. Белизна ее закинутого бедра, и вот они две личности в кружении, соприкоснувшиеся друг с другом челами: «Тебе нравится?», «У меня получается, не правда ли?», «Мы балуемся, мы просто флиртуем», «Давай будем наслаждаться этой игрой на льду». И нет скованности, исчезло чуть заметное волнение, осталась лукавая улыбка, и стала нащупываться та самая лихорадка удовольствия и шалости в их поочередных волнах-покачиваниях тел, в поддержке раскинувшейся звездочки...

Как давно я не видела Александра Жулина, танцующим на льду! Как я соскучилась! Вот он с Майей - неземные, совершенные, непохожие ни на кого. Как сложится у Александра с Ингеборгой? Она оказалась смешной девчонкой со своим «Он работал с великими, а тут я», в коронке с вышитым красным узором из местечка Aukštaitija. Литовской девчонкой в «Pasokek» (а не «Pasosek» как неправильно пустили титры в выпуске «Танцы народов мира» проекта «Звезды на льду» Первого канала). Это её танец-полька, в котором она радостно бежит к нему с башмачками, надетыми на ладошки. Теперь она приглашает его на польку! Этот наполненный невероятной детской энергетикой поворот головы, чтобы покружиться направо, а потом налево! Из этого танца Александр пришел к Ингеборгочке, уменьшительно-ласкательное имя для задорной, светлой девочки, которая так рада, что может поделиться частичкой своей культуры здесь на льду со всеми и с ним в первую очередь: «Это же весело! Тебе нравятся башмачки?». И сдержанный Александр самой своей доброй улыбкой ответит ей: «Мне хорошо с тобой выстукивать скобки коньками на льду. Я рад, что ты не отказываешься от своих корней». Вот они перетекают друг за другом под арки рук как ручеек и востроженно прыгают. Эта полька так и переводится с литовского «Попрыгай немножко». (Я впервые услышала её на Laisvės аллее в радиоисполнении литовского фольклорного ансамбля «Dainava» - на русский переводится как «Земля песен». Эту польку легко спутать с «Klumpakojis» - танец-полька с литовскими деревянными башмачками-Klumpes, но только не мне, которая жила в Каунасе в далеком 1984 году и гораздо позже в Техасе училась square-dances. Запись в танце была незнакомой мне, и лишь недавно от местной бостонской литовки я узнала, что то была полька Pasokek из альбома «Muzika skrabalams/Музыка для деревянных колокольчиков», исполненная Юргисом Гайзаускасом). Смотрела этот танец, и вспомнились собственные детсадовские утренники, когда сама танцевала то узбекский танец, то кыргызский, то немецкий, то русский. Странно и сладко было, что выступили слёзы умиления от перетоптышей Ингеборги и Александра, а от последней поддержки-вращения и тонких выпрямленных ног, запрокинутой назад головы Ингеборги возникло давно забытое ощущение высоко «взмывающей» качели-лодочки на берегу моего любимого горного озера Иссык-Куль...

С нетерпением ждала следующего танца, и когда он закончился, я поняла, что влюблена в них обоих надолго, если не навсегда. Мои «странники в ночи», мои замечательные “Strangers in the night”. Знали ли хорватский композитор Иво Робич и немецкий аранжировщик Берт Каампферт, что их музыка будет литься надо льдом и станцована как дыхание? Ведают ли Чарльз Синглтон и Эдди Снайдер, что их слова будут вновь пропеты Френком Синатрой для двух родных людей? В этом танце первые откровения о жизни, о друг друге. Я незримо присутствовала там, то в ней, то в нем, и купалась в её искрящейся женственности и согрета была его обаятельной мужественностью. Нет, не вспомню я уже взгляд Хамфри Богарта, ни пожалею о поцелуе Кларка Гейбла. Нет, не задержу вздох уже от страсти Авы Гарднер, не поспешу восхититься осанкой Грейс Келли. Может быть замечу блик поцелуя Грегори Пека в том, как волшебно Александр поцеловал руку Ингеборги. Разве что увижу чуть знакомую улыбку Одри Хепберн во всей прозрачной фигуре Ингеборги на коленях у Александра. Какое очарование они прибавили Голливуду! А я им благодарна за спелетения моих строчек:

Странники в ночи – мы незнакомы,
Странники в ночи – судьбы изломы,
Странники в ночи – случайный взгляд вослед.

В этом взгляде всё – и страсть, и нежность,
В этом взгляде «МЫ» как неизбежность,
Этим взглядом я скажу тебе «Ты - мой».

Странники в ночи – мы одиноки...
Да, мы –странники в ночи - идем дорогой
Прямо к встрече навсегда.
Знал ли я тогда,
Что любовь найду я в танце -
Отражения на глянце
Льда,

И эта ночь зовет и манит,
Этих губ изгиб меня дурманит,
Явь ли этот взгляд иль продолжение сна?
В поисках тебя я прожил вечность,
Но любовь – иная бесконечность
Выпьем ли ее до дна?

Странники в ночи – мы скажем «Здравствуй!»
Странники в ночи – жизнь не напрасна
Все слова любви в объятиях наших рук

Мы с тобой вдвоем – я буду первым
Мы с тобой одни – я буду верной
Странники в ночи – сердец сольется стук

Разве я смогу что-то еще прибавить? Они танцевали о самом главном, они танцевали о любви.

Знала ли я, что следующий их танец будет о другой грани любви - страсти? Они не случайно выбрали Siboney Конни Френсиз, впервые спетую ею в 1960 году и записанную в альбоме «Поет любимые испанские и латиноамериканские песни». Как только пошла дрожь конго, его тело ожидания, ее рука вызова. Он – «главный в доме», и она отдается ему. Если бы это была просто румба на паркете, я бы не увидела эту скрытую магию, удвоенную силой их отражений:

У этой женщины, струящейся как дым
В глазах туман, и ночь, и свечи
До сумашествия простым
Движением оголились плечи

И бледностью своей дрожа
Она стекает воском в ложе
Лишь точной раною ножа
Клеймо горит на белой коже

Она нежна как шелк, как пепел
На пальцах каплями дождя
Блестит сомнений детский лепет
И пробегает сквозь меня

Единственно верное, только сейчас дозволенное скольжение вдоль тела этого на три минуты её мужчины. Только на эти вырванные секунды возможное сжатие этой на лезвии конька струящейся его женщины. Родилась близость, глубокая, обволакивающая интимность мужчины и женщины, растворяющихся друг в друге в беспокойном ритме румбы на замершей воде, то жадно и нетерпеливо познающих друг друга, то медленно и томно продливающих взрыв экстаза:

Siboney - страсти омут
звуки тонут...
...плоть мечты
Siboney - сердце в клочья.
Этой ночью
я и ты:
Вспорет боль
моё тело...
В сплетении наших теней
Повернет земля...
Siboney - буду воском,
мятым лоском
на огне...
Siboney - слов шептание, и пальчиков твоих нежность,
Siboney - ритм дыхания, и ног разлет,
Siboney - в стали глаз твоих счастья безбрежность,
Siboney - пряность тела и губ твоих мед.
В лихорадке
Властной схватки
Без конца...
Влага дрожи,
Дымка кожи,
... Свет лица
Хрупкость стона,
Шелком лоно -
Я твоя...
Этой ночью, любимый,
Душа твоя...

Стыдно как подростку, который что-то услышал, подглядел и не понял. Со страхом и смущением думаю, что именно с этого танца им стало сверхнеобходимо касаться друг друга. Но ведь это танец, просто латиноамериканский танец - огонь на растерзанном льду.

Может смениться тема, и можно будет не бояться за них и не стыдиться за себя?
Они вышли насмешить, но всё оказалось гораздо сложнее. Они выступили. В моем простодушном желании узнать, что видели другие и поделиться тем, что увидела я, отзывы свелись к «не понимаю». Страшнее этого было только уже закрытое и глухое «не хочу понимать». Моё высокомерие не выдержало и поставило тавро на этот танец «больше, чем просто «хлеб и зрелище». Юмор у каждого свой, и всё. И ассоциации мои с американскими фильмами «The Blues Brothers» Джона Лэндиса, «Big Lebowski» братьев Коэнов, в конечном счете «Men in Black» Барри Соненнфилда, наверное, совсем не к месту, так как необязательно, что именно эти образы имелись в виду. И необыкновенность, неординарность техники этого танца не объяснят, что эта мнимая серьезность и есть ирония – одна из многих разновидностей юмора. И музыка Майкла Галассо, написанная им для кинофильма “In the mood for love” Кар Вай Вонга, выверенные виолончель, скрипка и акустическая гитара не расскажут о пантомиме драки манекенов, медленного бега и отсутствия эмоций. Я бы сожалела об этом непонимании, но ведь и «рыцаря печального образа» не все находят трагикомичным...

Прошел сентябрь. В октябре они танцуют уже не просто для зрителей, они танцуют друг для друга. «Я так отрываюсь на дискотеке» - она еще бывает по-смешному сумасшедшей в танце с этими взбитыми в кудрявые пики волосами. Он еще пока держится, чтобы не броситься в это бешенство ударных, а она уже с головой там. (Дома у родителей до сих пор в шкафу прячется старая японская кассета TDK с голосом Энни Леннокс, она и Дейв Стюарт объединились в 1981 году в группу «Eurythmics». Помнится в этом клипе “Sweet dreams” Энни и Дейв в черных мужских брючных костюмах, потом в черных масках, потом будто играющие на виолончелях в поле, и пробегающая мимо корова!) Какой кайф наблюдать за Ингеборгой и Александром - такими безумно молодыми, зажигающими на ледяной дискотеке! Как потрясающе умело они завязали сюжетную линию юмора со своим хитом 80-ых! Ведь она даже подсказала: «Прошлый номер мы делали чуть-чуть по литовски – мед-лен-но, а это у нас диско, поэтому происходит чуть-чуть вот так – быжз! быжз! быжз!». Какие они безудержно веселые, как легко она сложила ноги в конвертик и «склеила» его сзади руками, как стремительно он кружил ее в светомузыке! Она покатила в скорой «бутылочке», он начал «болтать» её пушистую голову, мгновенно развернулись и наперегонки побежали вместе. Я тоже так хочу с бесшабашной юностью, без страха быть смешной и нелепой – просто оторваться на полную катушку, на восхищенное «Wow!».

Кто они, эти двое, встретившиеся со мной в лучевых трубках телевизоров, заставляющие меня фантазировать, вспоминать, писать? То незнакомцы, то дети, то мужчина и женщина, то «неодушевленные» пиджаки в шляпах, то молодые люди на танцплощадке. И только следующий танец дал им тот самый эпитет «Незабываемая пара», мой любимый дуэт «Unforgettable». Конечно же, не отец и дочь, Натаниэль Кинг Коул и Натали Коул, ведь эта песня, созданная отцом в 1951 году, была написана не для дуэта. Это дочь спустя 50 лет сделала запись с голоса отца и спела как-будто с ним. И дуэт этот зазвучал как никогда ласково и бархатно в глади движений Ингеборги и Александра. Ничего лишнего в одежде, в прическе – такая лаконичность, потому что всё скажут глаза, и обвития рук, и струящийся изнутри свет лиц, и дуновения их объятий.

В ожидании тебя жила...
В трепетании от рук тепла...
Незабытое мгновение -
Все в твоем прикосновении...
Блеск твоих глаз...Здесь и сейчас...

Без признания хочу любить,
Но желание протянет нить.
Тел движение... В изнеможении...
Ты - мое отображение!
В зазеркалье льда лишь отражения мы...

Обними меня - не дай уйти!
Отпусти меня, чтоб обрести.
Наш роман без продолжения?
... Неземное притяжение:
Ты - для меня... Я - для тебя

Неизбывная доверчивость в каждом прикосновении. Весь танец состоит из вращений вокруг друг друга: она – покачивающаяся и летящая на сцепленных вокруг его шеи руках, он, удерживающий и вычерчивающий своим телом окружность вокруг оси её тела, воздушное и тихое ликование её взмывающей в поддержке вверх. Упоительная сладость стоящей на коленях Ингеборги и склонившегося над ней Александра в предвосхищении поцелуя... наклон его головы к ее солнечному сплетению... они вдвоем в необыкновенно естественном и удивительном желании охватить, покрыть и облегать телесную оболочку друг друга. В этом танце-сближении такая проникновенная и трогательная ранимость этой женщины и вибрирующее сочетание силы и достоинства этого мужчины, что я чувствую каждой клеточкой - их чувство глубокого обожания взаимно.

Как выходит, что каждый их танец – это свидание знакомства, странички биографии, признания, первой ночи, самоиронии, двух до предела заряженных «батареек Energizer», беседы без слов – выполнен с таким тонким вкусом и элегантностью, что возникает желание приобщиться к этой умной и одухотворенной красоте. Даже новый танец – свидение в кино с кинофильмом, которому уже 80 лет: и вот он пастух Костя – Леонид Утесов – Александр Жулин на льду, выписывающий виртуозные «кренделя», и домработница Анюта – Любовь Орлова – Ингеборга Дапкунайте, летящая «ласточкой», и моё сердце, которому не хочется покоя (да, простят меня Исаак Иосифович Дунаевский и Василий Иванович Лебедев-Кумач, что не пою и перевираю лирику). Как не вальсировать вместе с ними во всеобъемлющей певучести гениев Орловой и Утесова, в чистоте и свежести линий Ингеборги и Александра, когда они вытянуты вместе в одну белую льняную нить, то в верикальной, то в горизонтальной поддержках? Как не вскочить с ними под «тюх, тюх, тюх» в подрагивании её изумительной шляпки и его обкатывающих каждую ноту двухцветных brogue-коньков? Никогда прежде не видела я такой красочности черно-белого фильма «Веселые ребята» Григория Александрова на льду и такого богатства исполнения в наивной простоте «жизни как в кино».

Удивительно, что этой паре не нужно ярких костюмов, чтобы создать образ, излишества макияжа, чтобы облегчить восприятие, и театральной бутафории, чтобы выразить чувства и донести смысл. Без пафосной претенциозности они знают, что многое сделано лучше, чем у них, что калейдоскоп танцев на льду уже содержит в себе и музыку, и движения, и сценарии, но как умело и непринужденно преобразуют и связывают они одно с другим, и получается нечто новое как танго из «Scent of a woman» Мартина Бреста. Здесь их танец можно не просто осязать, вдыхать и перебирать как цветы в букете. Обладать зрением и быть ведомой незрячим в танго на льду, пребывать в растерянной улыбке от смущения своих мыслей, от неожиданной силы его мужского начала... Обнаружить в абразо его рук, что он не калека, а зрелый мужчина, исполненный благородной страсти, и проститься с заостренностью, угловатостью и сутулостью собственного тела:

Прости... позволь коснуться...
Ты вправе отвернуться,
Но аромат улыбки –
Сомнения так зыбки.

Согрею в стоне скрипок.
Твой стан призывно гибок –
Стань капелькой вина
На грань осколка льда.

Вращение такта танго,
Руки твоей огранка.
Душа одна в два тела
В пульсации летела.

Ты слепо покидаешь...
Молчание... ты знаешь,
Истома обнажиться,
Любовь тоской кружиться.

Они вдвоем кружащиеся в густой душистости болео, и кто из них теперь слеп, а кто видит? Девочка, это его танец, его порыв ощутить в тебе женщину...

Как ответ на его влечение и вздох был танец-романс «Мне нравится, что Вы больны не мной». В незабываемой музыке Микаэла Таривердиева, в неповторимых стихах Марины Цветаевой, в неузнаваемом голосе Аллы Пугачевой некто двое. В изменчивых штрихах словно напоминание о «странниках в ночи», «изломах судьбы» они скользят по жизни совсем близко друг от друга, и по «иронии судьбы» встречаются и узнают друг друга. Теперь они вьются в сокровенном желании «с любимыми не расставаться» и боязни потерять друг друга, и потому останавливаются посреди музыки, слов, чужих взглядов, замирают друг над другом, словно хотят остановить не время, а только это мгновение. В щемящей грусти тенью для меня пробежало сожаление о поздней встрече. Танец-признание как начало прощания друг с другом...

Я знаю, они решили и меня и себя привести в чувство, а потому дали встряску моим эмоциям следующим своим танцем в неаполитанской джазовой композиции Нино Рота, композитора музыки к легендарному фильму «Godfather» Фрэнсиса Копполы, и «оприличествованном» хите 1955 года Маленького Ричарда (Little Richard, урожденный Richard Wayne Penniman). Какой резонанс вызвал этот танец среди зрителей и участников форума! Моя изначальная реакция была настолько спонтанная, что следующие строки звучат «кричалкой»:

Я с ней пьяна,
А с ним пьянее.
Налей вина
Буду вольнее!
Сейчас спляшу,
Потом станцую!
С ума сойду -
Душа в нагую!
Уснула здесь,
А там проснулась -
Я с ними в кровь
На льду распнулась.

Позже пробегая глазами по негативным постам недоброжелателей и хладнокровным отзывам поклонников, я стала думать, что в этом танце Ингеборги и Александра могло вызвать эту бурную реакцию. Оказалось, что всё. Мне показалось, что у этой пары обладающей такой неординарной эстетикой не может быть просто развязно-неприличного танца, посягательства на уже извращенный вкус отдельных зрителей и склонности к скандалу. Всё оказалось с подтекстом. «Пьяный» блюз из шокирующего фильма о мафии, теперь уже классики (!) мирового кино (а ведь я первый раз услышала эту мелодию в советском мультфильме «Контакт» Владимира Тарасова, 1978 год. Художник и инопланетянин в поле, в цветах). «Tutti-frutti» - сленговое прозвище гомосексуального мужчины, чего никогда не скрывал о себе Little Richard и переписал слова «Tutti-frutti, good booty» (конфетка, классная попка) на «Tutti-frutti, awe rooty» (конфетка, всё в порядке), чтобы пластинка была легче(!) воспринята белым населением. Музыкальная заварушка готова. Следующий ингредиент – сценарий. Пьяные (не)молодые люди: парень с бутылкой, девушка «никакая». «Валяние и ползание» под блюз, а потом «орущий» заводной рок-н-ролл. Как передать атмосферу тех лет дикой популярности блюза, свинга, рок-н-ролла, буги-вуги, джаза, эту беспредельность вечеринок Нового Орлеана и Чикаго 50-х и 60-х без показанного ими контраста? Их черно-белые костюмы – мои двуликие Янусы – дань ли их собственному выработанному за время проекта стилю? намек ли на происхождение блюза и рок-н-ролла как смешение поющей эту музыку черной расы и танцующей эту музыку белой расы? издевка ли над беспечными и беззаботными молодыми людьми, начинающими в самом лучшем наряде от Картье и заканчивающими в позе «нестояния» где-угодно, даже на льду? Возможно, всё намного проще, без моих заумствований, но вспоминаются слова Альфреда Шнитке: «Искусство не может заменить религию, оно — как человек, со всеми его разнонаправленными стремлениями, и из него есть выходы и в высшее, и в низшее», и в этом понимании искусства Ингеборга и Александр, сотворившие своим танцем совмещение несовместимого, соитие высшего - красоты фигурного катания, танца, музыки, ткани костюмов, и низшего – пьянства «вдрызг», грязных слов, неуважения к себе и окружающим – бесподобны!

Я знаю, что осталось еще два танца, и возможно, именно поэтому отдаляю момент расставания с ними своей чрезмерной экспрессией. Как подступиться к самому их сложному танцу, который по мнению Александра был сыроват? Я как всегда придумываю, что их выбор музыки не случаен и в классике – одноактный балет «Болеро» Мориса Равеля – самое длинное крещендо, охватывающее все инструменты оркестра. Почти апогей их участия в этом проекте, почти дань их собственной многогранности. Для меня этот танец был напряженным соединением японской поэзии и испанской музыки. Когда в свете "закатного" солнца Ингеборга и Александр сели спиной друг к другу, я ясно увидела лист японской рисовой бумаги, когда он сворачивается с двух сторон и завязан шелком. И кто-то извне медленно развязывает шелковую нить, разворачивает сверток сначала верхний, потом нижний, и строчки то расплываются как акварельный рисунок, то ясно проступают как угольная графика. Мужчина и женщина - черно-белые инь и янь, то при восходе солнца, то при закате, то при звездном небе, узнают друг друга, ваяют, лепят и снова в познании друг друга, и все это на тонком листе бумаги - на белом льду. И музыка Равеля постепенно берущая вверх, идеально подходит для этой композиции - вся история женщины в мужчине как и его история в ней, ибо познание друг друга ежедневное, ежечасное – это немыслимая работа, сначала в негромких, немногозвучных витках, но потом в сопротивлении и вожделении, в абсолютном его и её обладании... Уникальность «Болеро» заключается в его универсальности: в 1928 году Равель видит работающие машины, а Айда Рубинштейн видит испанку, танцующую перед толпой мужчин в непристойном ресторанчике, в кино эта музыка используется в самых разножанровых фильмах с 1930 года до наших дней, включая «Сталкера» Андрея Тарковского и старого советского мультфильма о двух первобытных человечках (увы, ни названия, ни режиссера не помню, но первая, самая ранняя ассоциация с музыкой «Болеро» связана имеено с этими темным и светлым пластилиновыми существами). И какой бы критикой не награждался этот танец Ингеборги и Александра, (не)ставился в сравнение с танцем Джейн Торвилл и Кристофера Дина, для меня он будет только их, Дапкунайте и Жулина, изобретением, их гипнотическим восхождением к друг другу.

«Тринадцатый танец» - сказала Ингеборга. Так и есть, последний, который можно воскресить только в видеофайле. Танец-прощание и с ним, и с ней. «I will always love you» написала Долли Партон в 1973 году своему любимому мужчине и учителю Портеру Уэгенеру и рассталась с ним. Через 20 лет эту кантри-песню Уитни Хьюстон превратит в балладу и будет петь в завершении этой истории встречи, растущего чувства и верной любви, которая будет всегда. Как мало было прикосновений в начале, а теперь в этом последнем танце на льду всё простительно, и нет греха в том, чтобы обнять и прижать её к себе на глазах у всех, дышать рядышком вместе, успеть нежно поцеловать. Здесь на льду они уже не актриса и не фигурист. Здесь можно начать жить по иному, не перечеркивая прежних любовей, а найти и не упускать ту единственную любовь-мираж, которая должна была обрести очертания, созреть. Здесь на льду можно быть пойманным той небывалой синей птицей-счастье, стать ею и лететь:

На протяжении этой песни
Я зацеплюсь к тебе глазами
Исчезнет дня земная пресность
Остынет вздох между словами

Пусть растворится каплей горькой
Моя надежда в этот праздник
Почувствуй судорогой столько
Сколь короли проходят в казни

Ты босиком стоишь на лезвии
Сплетутся судьбы в танцы белые
А взгляды чуждых станут трезвыми
Ты завтра будешь в море пеною
В последних нотах прикоснулась
К несуществующему раю
Ты покаянно улыбнулась
Ты любишь - я об этом знаю

Танец закончится, и их поведут на эшафот оценок, и они тысячи раз будут казнены чьими-то словами на бумажных страницах, на электронных... Я всегда буду любить тебя...

***

За своей многословностью боюсь я упустила самое главное – чувство благодарности им обоим, Ингеборге Дапкунайте и Александру Жулину. Я благодарна вам за вдохновение, за наворачивающиеся слезы, за парение души, мысли, тела, за доброту, за красоту, за ваши умные сердца, за то, что я не чувствую себя одинокой в моем мироощущении, когда выстукиваю http://inga-sasha.narod.ru


автор: Chipoлка